Ключевыми понятиями исследований наследия в современном мире являются «культурные ценности», «памятники истории и культуры», «культурное наследие», «природное наследие», «нематериальное культурное наследие». Несмотря на то, что они раскрыты и закреплены в национальных и международных правовых актах, их интерпретация остается дискуссионной и вызывает немало вопросов у отечественных и зарубежных специалистов. Историки, археологи, архитекторы, искусствоведы, музееведы, культурологи, философы, юристы наполняют их разными смыслами, которые определяются региональной и языковой спецификой существующих в разных странах мира социокультурных концепций и практик.

В первую очередь это касается таких основополагающих понятий, как «культурное наследие» и «культурные ценности», эквивалентность которых подвергается сомнению, особенно в правовой сфере, избегающей, как известно, неоднозначность, инвариантность трактовок и определений. Так, юрист Европейского Союза и преподаватель Миланского университета Манлио Фриго обращал внимание на то, что понятие «культурные ценности» (cultural property) не является самодостаточным, его нельзя раскрыть вне связи с понятием «культурное наследие» (cultural heritage) и представлением о том, к какому этно-национальному наследию относятся те или иные культурные ценности. Поэтому в области правового регулирования невозможно «придерживаться принципа общего наследия всего человечества, с точки зрения либо культурных ценностей, либо культурного наследия, и применять соответствующий правовой режим» [1].

В подтверждение своей позиции М.Фриго ссылался на документы международного права: Гаагскую конвенцию 1954 года о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта, Конвенцию 1970 года ООН по вопросам образования, науки и культуры о мерах, направленных на запрещение и предупреждение незаконного ввоза, вывоза и передачи права собственности на культурные ценности и второй Протокол к Гаагской конвенции 1954 года о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта от 26 марта 1999 года. Кроме того, было обращено внимание на то, что в Конвенции ЮНИДРУА (Международного института унификации частного права) о похищенных и незаконно вывезенных культурных ценностях от 24 июня 1995 года употребляется также термин “cultural objects”, тогда как в остальных документах используется понятие «наследие»: в Европейской конвенции 1969 года об охране археологического наследия и Конвенции 1985 года об охране архитектурного наследия Европы, Конвенциях ЮНЕСКО о защите всемирного культурного и природного наследия 1972 года, об охране подводного культурного наследия 2001 года, об охране нематериального культурного наследия 2003 года и Декларации ЮНЕСКО, касающейся преднамеренного разрушения культурного наследия, от 17 октября 2003 года. Анализ данных правовых актов и комментариев к ним позволил М.Фриго подтвердить для него очевидное, а именно, что «понятие культурного наследия по сравнению с понятием культурных ценностей имеет более широкие рамки» и понятие культурных ценностей «не соответствует понятию культурного наследия по охватываемым предметам» [2].

Однако так считают не все. Иной точки зрения придерживается, например, исследователь из России, кандидат культурологии Л.В.Малкина, которая после изучения тех же самых документов Организации Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры пришла к прямо противоположным выводам: «По результатам анализа международно-правовых актов ЮНЕСКО, – констатирует она, – можно совершенно обоснованно сделать вывод, что понятие культурные ценности равнозначно с понятием культурное наследие» [3]. Средней позиции по вопросу соотношения понятий «культурное наследие» и «культурные ценности» придерживается доктор социальных наук А.Г.Буйчик, отмечавший: «…Важным представляется осознание понятия “ценности” в области культуры, что в свою очередь формирует понятие “культурной ценности”, а через него уже определение категории “культурного наследия”, которое базируется на совокупности культурных ценностей, определенных каждой цивилизацией в рамках, принятых данным социумом ценностей» [4].

Разность взглядов ученых, вместе с тем, не отрицает признания того, что культурные ценности формируют наследие, служат важным качественным показателем его значимости, поэтому разработка связанного с ними тезауруса по-прежнему сохраняет актуальность в межкультурных, языковых, юридических коммуникациях. Это относится также к понятиям «культурное наследие» и «сохранение объектов культурного наследия», которые, несмотря на существующие, законодательно установленные их определения, не являются для ученых и экспертов универсальными, отличаются широтой толкования и во многих странах раскрываются через схожие, но все же различающиеся по смыслу понятия, не только “Cultural Heritage”, но и, например, “national treasures” («национальные сокровища») или “Kulturgut” («культурное достояние»).

В последней трети XX века глоссарий связанных с наследием терминов, в том числе в области международного права (конвенций ЮНЕСКО), пополнился многогранным понятием «всемирного культурного и природного наследия», которое на рубеже XX–XXI веков было расширено за счет «подводного культурного наследия» и «нематериального культурного наследия». Вызвано это было утвердившимся среди исследователей пониманием «нематериальной ценности живой системы, вне зависимости от того природная она или культурная» и признанием того, «что многие формы наследия, не зафиксированные, не овеществленные в предметной форме и сегодня находящиеся на грани исчезновения, являются важнейшими источниками культурной идентификации, особенно для малочисленных народностей» [5].

Расширение смыслового значения понятия «наследие» привело к тому, что оно наряду с семантической революцией претерпело революцию ментальную. Если в прошлом, как отмечал, например, французский историк Пьер Нора, слово «наследие» принадлежало исключительно нотариусам и мелким рантье, то в современном мире оно получило совершенно иное звучание: «Добро, передаваемое от отца к сыну, стало силой тяготения, которая становится вашими корнями и той связью, что связывает вас с социальным целым, превращаясь в священный и бесценный залог, который следует передать потомкам. Оно сошло с небес соборов и замков, чтобы найти себе убежище в забытых обычаях и старинных умениях, в бутылках доброго вина, в песнях и диалектных поговорках. Оно вышло из национальных музеев, чтобы наводнить собой зеленые долины и отпечататься на камнях старинных улиц» [6]. Но не все было так радужно и оптимистично, особенно в глазах специалистов по наследию, критически оценивающих теорию и практику сохранения и использования культурного и природного, материального и нематериального наследия.

Больше всего замечаний и рекламаций высказывается в адрес списков объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО, во-первых, за произвольность, «диспозитивность» критериев их составления, политической ангажированности и «отсутствие консенсуса относительно самого процесса отбора» [7], а, во-вторых, за коммерциализацию и маркетизацию связанных со списочными объектами социокультурных практик [8]. Так, международный эксперт Кьяра Бортолотто на примере ряда номинаций «Репрезентативного списка нематериального культурного наследия человечества» («Гастрономическая трапеза французов», «Искусство неаполитанской пиццерии», «Пивная культура в Бельгии») показывает, каким образом «предприниматели наследия» превращают «живое наследие» (living heritage) в коммерческий продукт, ориентированный на рыночный спрос и предложение и вызывающий у потребителя лишь мысль о том, «как съесть наследие…» [9]. Немало замечаний у исследователей и экспертов разных стран возникает и к процессу отбора памятников для включения их в национальные реестры (государственные списки) историко-культурного наследия.

Начиная со второй половины XX века и вплоть до наших дней ученые мира подвергают пересмотру основанную на документах ЮНЕСКО модель оценки, защиты, консервации, реставрации объектов культурного наследия и связанную с ней проблему подлинности. Широкая практика причисления к историко-культурным памятникам реконструированных, переделанных или заново воссозданных объектов прошлого, так называемых новоделов, вызвала в мире острую дискуссию относительно понятия подлинности памятника истории и культуры, допустимых методов его реставрации и, в целом, об аутентичности сохранения культурного наследия. Многочисленные факты включения в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО частично или полностью реконструированных памятников (Ахенский кафедральный собор в Германии, Реймсский собор во Франции, замок Сюри в Японии и другие), с одной стороны, способствовали закреплению и распространению копирующих объекты наследия «новодельных» практик, а, с другой стороны, примирили с ними население, которое в большинстве своем не в состоянии отличить подлинник от подделки и довольствуется тем, что есть.

Однако основной, можно сказать, ключевой проблемой разработки вопросов, связанных с наследием, по признанию исследователей, является наличие разных, нередко взаимоисключающих концепций и экспертных оценок, а также региональных практик соблюдения «международных режимов наследия», которые представлены сводом определенных правил и норм, регулирующих отношения между государствами и национальными правительствами по вопросам сохранения и использования наследия. Объяснялось это тем, что, как подчеркивал профессор Б.Г.Соколов, «несмотря на общие черты различных культур или культурных образований, они обладают своей ярко выраженной индивидуальностью и неповторимостью. Соответственно, институт культурного наследования везде различен, как и те ценности, которые он призван сохранять и передавать грядущим поколениям» [10]. В результате, для отечественных и зарубежных ученых и экспертов стала очевидной необходимость, во-первых, пересмотра всей системы взглядов и представлений, связанных с понятием историко-культурного наследия, а, во-вторых, всестороннего рассмотрения проблемы наследия как задачи комплексного решения культурных, образовательных, социальных, экономических, юридических, экологических и прочих вопросов.

Интеллектуальными площадками обсуждения проблем наследия в разных странах мира стали научные журналы, прежде всего британский «Международный журнал по изучению наследия» (International Journal of Heritage Studies), публикации которого способствовали не только актуализации и «проблематизации наследия», но и изменению «взаимодействия с наследием»: от традиционного сохранения лучших его образцов до изучения его как «настоящего прошлого» и мощного ресурса для создания будущего, то есть активного интегрирования в современность [11]. В России вопросы наследия и главный из них, обозначенный академиком Д.С.Лихачёвым как «спасение духовно бессмертного от материальной смерти» [12], рассматривались на страницах основанного отечественным Фондом культуры в 1988 г. журнала «Наше Наследие», а также созданных в текущем столетии журналах «Культурное наследие России», «Наследие веков», «Журнал Института Наследия».

В 2012 году под началом Гётеборгского университета была создана Ассоциация критических исследований наследия (Association of Critical Heritage Studies – ACHS), объединившая ученых, которые хотели расширить рамки изучения наследия и перейти от анализа связанных с ним вопросов управления и практической деятельности к рассмотрению наследия в качестве культурного, социального, политического феномена [13]. Изменение проблемного поля исследований наследия повлекло за собой необходимость, с одной стороны, пересмотра методологии изучения наследия, а, с другой стороны, переосмысления глобальной темы, названной как «наследие и время». Исследователям при работе с наследием стало важным применение междисциплинарного комплексного подхода, совмещающего классические методы социально-гуманитарных наук с такими особыми методами как, например, «методы работы с текстами (контент, дискурс-анализ и др.); методы исследования человеческого поведения и отношения к наследию (интервью, включенное наблюдение и др.); методы изучения материальных свойств наследия (включая семиотический анализ объектов)», а также «методы изучения нематериальных (виртуальных) свойств наследия…» [14].

Расширение методологии критических исследований наследия дало возможность по-новому подойти к решению проблемы «наследие сквозь призму времени», которое заключалось в поиске ответов на целый ряд гносеологических вопросов, начиная с выяснения того, каким образом прошлое сохраняется в настоящем и переходит в будущее, «каков вклад времени и его восприятия в определение наследия» и верно ли при «анализе процесса наследования оценивать прошлое в терминах настоящего, применять ценности настоящего в качестве критериев для оценки объектов прошлого», и заканчивая вопросом «как ЮНЕСКО определяет культурное наследие, используя понятие времени?» [15]

Анализ наследия сквозь призму преемственности эпох и культур привел к «трансформации понимания наследия как объекта к наследию как социальному действию и наследию как процессу» [16]. Старый взгляд на наследие как непреложный комплекс историко-культурных и природных объектов уступил место определению его в качестве важных для разных слоев населения, изменчивых и подвижных, социальных практик (»Social Action»), связанных не только и не столько с далеким прошлым, сколько с актуальным настоящим [17]. Если в былые времена, по образному выражению французского философа Мишеля Фуко, к наследию причисляли «лишь деяния великих, ибо на историю право давали лишь кровь, рождение и подвиг» [18], то в современном мире многое изменилось. Было признано существование большого числа артефактов повседневной культуры, которые широкими массами стали восприниматься как народное, демократическое наследие, а некоторыми учеными – в качестве его неофициальных форм, участвующих в современном «неавторизованном дискурсе наследия».

В научное поле критических исследований наследия было введено понятие «неофициального наследия», к которому причисляют значимые для простого населения формы и объекты массовой культуры и альтернативной истории: например, народные (самодельные) мемориалы, семейные архивы, общественные музеи, галереи «наивных» (интуитивных, «инсайтных») художников, рок-клубы, неформальные знаки и памятные места, посвященные популярным актерам, певцам, музыкантам, спортсменам. В России подобные объекты наследия и формы массовой культуры среди исследователей получили название мнимых, вызванных искусственным раздуванием их ценности и, как отмечал профессор И.В.Кондаков, «принципиальным неразличением огромным большинством реципиентов современной культуры художественности и информативности, а вместе с тем – и искусства и документа, с одной стороны, искусства и его суррогата, китча – с другой» [19].

Концептуализация понятия «неофициальное культурное наследие» тесно связана с развитием теории «социального измерения наследия», которая, с одной стороны, оправдывает широкую демократизацию наследия и право «массовой культуры» на «массовое наследие», а, с другой стороны, возлагает ответственность за его сохранение уже не столько на экспертов органов государственной власти и управления, сколько на «широкие круги» общественности. Однако они, деля наследие на свое и чужое, нужное им и ненужное, превращают его, равно как и весь процесс наследования, в конфликтное поле, особенно в странах с пестрой этнокультурной, религиозной и социальной структурой. Все это усугубляет проблему легитимизации наследия и определения ценности его артефактов, которая в условиях признания понятия «неофициального наследия» и резкого возрастания числа реальных и мнимых памятников становится все более острой.

Таким образом, во второй половине XX – начале XXI века в мире существенным образом изменилось представление о наследии, можно сказать даже, произошла революция в понимании его места, роли и значения. Как отмечал эксперт по наследию С.А.Стурейко, понятие наследия «пережило стремительную эволюцию, перейдя из глоссария наук о прошлом в разряд социологического факта и став важным элементом антропологии современности»; более того, «наследие становится предметом такой же широкой рефлексии, как продукты популярной культуры и ее потребители, оно само уже стало элементом массовой культуры» [20]. Этот новый подход к наследию обусловлен стоящими перед ним вызовами и угрозами, связанными, например, с глобализацией, мультикультурализмом, защитой культурного наследия малых коренных народов мира, экономическими кризисами, незаконным оборотом памятников истории и культуры, коммерциализацией и маркетизацией наследия.

ПРИМЕЧАНИЯ

© Пархоменко Т.А., текст, 2024
Статья поступила в редакцию 30.01.2024.

Открыть PDF-файл