Открыть PDF-файл
 

Эту книгу ждали давно. Ждали преподаватели, ждали студенты и аспиранты. Не знаю, как другие коллеги, но я в начале каждого своего курса по музейно-экспозиционному проектированию набивал портфель дюжиной монографий и сборников разного формата, приносил на лекции и показывал или давал подержать их своим ученикам. В основном это были старые книжки, взятые в нашей библиотеке или купленные в букинистических магазинах. Чаще всего – в магазине у памятника Первопечатнику.

Помню, как увидел на прилавке уникальную книгу Ф. И. Шмита «Музейное дело: основы экспозиции», изданную «Академией» еще в 1929 г. Руки дрожали. Мне говорили, что Шмит считался хулиганом от музееведения, за что и пострадал при Сталине. Помню, открыл в середине и прочитал о мемориальных музеях парадоксальную «мысль»: «То, с чем больше всего надо бороться в таких музеях, это мещанская установка на “как жил и работал”». Именно Шмит, назвав экспозицию о судьбе императорской семьи Романовых «повестью о том, как…», подсказал мне, что в мемориальном пространстве можно создавать драматические произведения музейного искусства. Причем, не выдумывать их, а «выращивать», учитывая все обстоятельства времени и места. «Если экспозиционер начнет насиловать материал, – подчеркивал опальный искусствовед, – он начнет сочинять диаграммы, схемы, таблицы, подсказывающие плакаты – и посетитель сбежит с экспозиции».

Удивительная вещь. Почти ровно через год, на том же прилавке я увидел и тут же купил тоненькую книжечку Н. И. Романова «Местные музеи и как их устраивать», изданную в 1919 г. Профессор из Румянцевского музея, несмотря на политическое и нравственное лихолетье, рассуждал о двух видах музейного хранения: о физическом и духовном хранении. Первое – понятно. А второе? Что он имел в виду? Оказывается, под «духовным хранением» он понимал создание в музейном пространстве некой «среды», способствующей раскрытию «внутренней сущности и значения каждого предмета, представляющего плод художественного творчества». Это был первый и последний удачный синоним, применимый к понятию «экспозиция», редко употребляемому в те годы. После Романова никто не смог выразить данную «мысль» так просто и убедительно. И, наконец, главное. Именно Романов впервые посягнул на исключительную «научность» музейной экспозиции, противопоставив ей «художественную систему» размещения экспонатов. Альтернативная задача состояла в том, чтобы «воспроизвести возможно ярче жизнь в ее художественной целостности». Прошло почти сто лет, но до сих пор эта гениальная «музееведческая мысль» вызывает раздражение у многих моих коллег.

Вы будете смеяться, но свой третий музейно-исторический раритет я приобрел в том же магазине, правда, уже в горбачевские времена. Приобрел, что называется, с рук. У дверей стоял обычный «ханыга-синяк» и предлагал какую-то истерзанную книжку, всю покрытую фиолетовыми печатями в стиле «проверено» или «запрещено». Я пригляделся к титулу. Бог ты мой, «Материалы Первого всероссийского музейного съезда». Первый том… Только ленивый не ругал в годы нашей «демократии» активных участников этого съезда, состоявшегося злой осенью 1930 г. Ругали их за «диалектический материализм» и стремление разрушить классический музей, за большевистскую ненависть к «старому режиму» и попытку навязать музею не свойственные ему «политпросветовские» функции. И еще за многое другое. Порой ругали справедливо. Но никто почему-то не заметил, что, например, в докладе И. К. Луппола впервые в мире была определена специфика «музейного языка». Или, например, в докладе Ю. К. Милонова так же впервые была высказана идея создания «грамматики и синтаксиса» этого уникального, предметно-образного языка. Обратите внимание. Сия «музееведческая мысль» прозвучала за полвека (!) до авторов модного сегодня понятия «музейная коммуникация».

В общем, когда летом 2011 г. я обнаружил на столе у Э. А. Шулеповой толстенный том с названием «Музееведческая мысль в России…», собирающий под одной обложкой несколько десятков музейных теоретиков и практиков типа Романова, Шмита и Милонова, то чуть не расплакался. Книжка-то была пока в единственном экземпляре. Я выпросил ее «на два дня», начал листать и увидел, что ответственный редактор поступил весьма рискованно, но умно. Обратите внимание: том состоит из двух, не равноценных по формату частей. В первой, большой части представлены отрывки из сочинений или докладов музейных деятелей. Во второй, малой части опубликованы «нормативные и правовые» акты и законы по проблемам сохранения историко-культурного наследия нашей страны, начиная с петровских времен. Впервые в таком объеме и в одном месте!

Откроем вторую часть. От «Указа Петра I Монастырскому приказу о постройке на месте Полтавской битвы монастыря и каменной пирамиды в честь победы над шведами от 11–13 июля 1709 г.» до «Положения о государственном каталоге Музейного фонда Российской Федерации», утвержденного 12 февраля 1998 г., всего около двух сотен страниц. И около трех сотен лет. Листая годы-страницы, поражаешься кропотливой работе, проведенной страной, ее правительством и государственными чиновниками в процессе составления этих важнейших документов. Точнее, как отмечает Э. А. Шулепова, в процессе поиска «оптимальных путей сохранения и трансляции наследия России на различных исторических этапах». И, конечно же, в этой части сборника поражает профессиональная работа ответственного редактора, сумевшего добиться от коллектива составителей объективного подхода к отбору исторических документов и соблюдения всех правил их издания.

Далее я начал листать первую часть сборника «музееведческой мысли». Что приятно удивило? Практически каждый фрагмент этой «мысли» сопровождается информационно-биографической справкой, и, самое главное, портретом конкретного музейного деятеля. Парадокс, но мы не знаем в лицо своих героев. Студент или аспирант быть может впервые в жизни увидит изображение Ю.И.Кологривова, приобретшего для России в начале ХVIII в. несколько десятков бесценных памятников античности. В частности – скульптуру Венеры Книдской, известную у нас как «Венера Таврическая». В следующем разделе (1800–1880-е гг.) привлекает внимание ироническая улыбка Ф. П. Аделунга, предложившего в 1817 г. проект грандиозного «Русского Национального Музея», превосходившего по масштабам европейские аналоги. Если сегодня собрать и представить воедино коллекции ведущих российских музеев, то и тогда вряд ли можно будет реализовать великую аделунговскую «мысль». Пошли листать дальше. На 230-ой странице опубликован портрет прелестнейшей и умнейшей З. Н. Волконской. Именно эта очаровательная женщина сочинила в 1831 г. «Проект эстетического музея при Императорском Московском университете». Как известно, ее проект учебного музея, строящегося на копиях и слепках, призванных «в миниатюре представить все сокровища искусства и древностей», был реализован И. В. Цветаевым в 1912 г. Кстати, его портрет и статью «К истории созидания музея», где выражалась благодарность московско-римской княгине, можно увидеть на 365-ой странице.

Особое внимание в третьем разделе (1890—1920-е гг.) привлекают два сверх теоретика начала ХХ века. Первый из них – Н. Ф. Федоров с его гениально-парадоксальным определением музея, являющегося, оказывается, отнюдь не собранием вещей, а «собором лиц». Второй, несомненно, – П. А. Флоренский, высказавший, по меньшей мере, две не менее гениальных и актуальных музейных «мысли». Во-первых, в статье «Храмовое действо как синтез искусств» он призывал к отказу от культуртрегерского коллекционирования и экспонирования икон или других церковных памятников. Для него они – органические части единого «храмового действа» или «живого музея». Во-вторых, в статье «Троице-Сергиева Лавра и Россия» он предложил отказаться от сплошной музеефикации монастыря и воплотить идею «живого музея» в процессе создания «русских Афин» или «столицы русской культуры». Именно здесь, по его мнению, необходим и возможен творческий союз музея и церкви.

Листаю дальше, пытаюсь добраться до моих любимых авторов – Шмита, Романова, Милонова… Что такое? Опубликованные отрывки из монографии Ф. И. Шмита - совсем на другую, более спокойную, «краеведческую» тему. Книга Н. И. Романова «Местные музеи…» вообще не представлена, даже в отрывках. Вместо нее – сухие тезисы из его доклада на Первой Всероссийской конференции 1919 г. Кроме того, отсутствует статья, точнее – блестящий доклад Ю. К. Милонова, сделанный на Первом всероссийском музейном съезде. Могли напечатать хотя бы отрывок о «грамматике и синтаксисе» музейного языка. Обидно.

С другой стороны, я прекрасно понимаю, что рецензируемая книга – толстая, но не резиновая. И что отбор авторов и фрагментов «музееведческой мысли» – дело весьма субъективное, целиком и полностью зависящее от вкусов и пристрастий коллектива составителей. Что ж. Придется и дальше мне носить на лекции библиографические редкости. Правда, в меньшем количестве.

И еще дно замечание. В пятом разделе (I960–1980-е гг.) опубликована статья моего учителя, великого проектировщика Е. А. Розенблюма «Музей и художник», написанная в 1967 г. В ней выражена принципиальная позиция музейного Художника, выступающего не в роли оформителя чьих-то идей, а в качестве полноценного соавтора, воссоздающего время, образные связи между вещами и придающего им «современное толкование». Все так. Вот только портрет – не его. Я имею в виду фотографию. Вместо нашего Евгения Абрамовича – какой-то «мужик в пиджаке».

Решил я это дело проверить. Подошел к моему товарищу, оппоненту и вечному сопернику, а по совместительству – родственнику Розенблюма. Показал книгу и фото. Родственник скривился и сказал: «Это – не Розенблюм». «И вообще, – добавил он, – мы-то с тобой есть в этом сборнике?» Я ничего не ответил, отошел, закурил и подумал: «Слава Богу, пока нет. Ведь все эти музейные “мысли”, дорогой Володя, принадлежат хоть и гениям, но, увы, покойным. У нас же с тобой – вся жизнь впереди…»
 
 

© Поляков Т. П., 2011

Статья поступила в редакцию 7 декабря 2011 г.